" Н а у к а м о л о д ы х " , 2 6 н о я б р я 2 0 1 9 г . , А р з а м а с
П о с в я щ а е т с я 8 5 - л е т и ю в ы с ш е г о п е д а г о г и ч е с к о г о о б р а з о в а н и я в А р з а м а с е и
8 0 - л е т и ю п р о ф е с с о р а В я ч е с л а в а П а в л о в и ч а П у ч к о в а
1018
чтобы национальная идентичность как институциональный фактор нации
получила культурное содержание в этнической идентичности. Там же, где
культурно-однородные этнические общности живут в границах современных
наций-государств, национализм довольно слаб или ему вообще просто до поры до
времени нечего делать [3].
Действительно, интерпретируя мысли Э. Смита и Д. Бройи, можно прийти к
вполне убедительному утверждению, что без «мифологемно-символического
комплекса», образующего и выражающего этническую идентичность,
современный национализм, выполняющий триединую функцию координации,
мобилизации и легитимации, был бы не более чем вздорным и беспочвенным
измышлением. Поэтому национализм – это порой вспыхивающий, порой
затухающий, но постоянно присутствующее в сознании «стремление» (чаще
ложное, заблуждающееся) к национальной идентичности, находящейся с
этнокультурной идентичностью в противоречии, которое подлежит постоянному
«снятию» посредством символизации нации.
Отсюда, собственно, и выводится наиболее адекватное представление о
национализме как политико-идеологическом применении символа нации при
помощи дискурса и социальной практики для координации и мобилизации масс на
социальное производство и воспроизводство (конструирование) этой нации как
стимулирующего единства государства и гражданского общества. При этом нация
предстает в качестве культурного гомогенного сообщества, выступающего
единственным источником суверенитета, преимущественным объектом
лояльности, предельным основанием легитимации власти и, главное,
идентифицирующей для сограждан категорией.
Рассматривая национализм как применения символа нации для достижения
определенных целей, вряд ли можно согласиться с тезисом Э. Геллнера о
фиктивности наций [1]. Вопрос об онтологическом статусе такого сложного
явления как нация отнюдь не сводится к простому указанию на его символический
характер, не исчерпывается банальным признанием ментальной природы нации.
(Отсюда и название, нередко используемое в политологической литературе,
«ментальные нации»). Безусловно, символы нации были и будут, и роль их
несомненна значима. Однако надо признать, что символический характер нации –
явление вторичное, производное от реального бытия нации; функционирование
нации как символа детерминировано не каким-то произволом нашего сознания,
богатого на воображение, а объективными факторами самого бытия нации, в
частности, ее этничностью.
Вряд ли можно принять в буквальном смысле и другое геллнеровское
положение, согласно которому не нации порождают национализм, а наоборот,
национализм – нации [1]. Национализм порождает не нацию, а представления о
нации, и уже на основе этих адекватных и во многих случаях неадекватных
представлений осуществляется социальное конструирование нации, ее
институционализация посредством привлечение этнического субстрата и
переработки его в некую символическую форму, которая может вызвать иллюзию
