М а т е р и а л ы X В с е р о с с и й с к о й н а у ч н о - п р а к т и ч е с к о й к о н ф е р е н ц и и
П о с в я щ а е т с я 1 0 0 - л е т и ю Р о с т и с л а в а Е в г е н ь е в и ч а А л е к с е е в а
965
опорожнится, / Струясь потоком с высоты…
Вместе с тем, символика чаши
как вместилища пролитой крови или тел погибших актуализируется через
первые строчки стихотворения:
Будь меж святынь в веках помянута / Ты, ныне
льющаяся кровь!
Мы видим чашу-кубок, которую людям предстоит испить до
дна, и принять тем самым страдания, но эта же самая чаша символизирует
Евхаристию и возводит людские страдания и жертвы в ранг священнодействий.
Затем пролившаяся кровь, будучи собранной в Священный Грааль, по праву
перейдёт в ранг святынь.
В этом же стихотворении жертва упоминается и в связи с другим
небезызвестным библейским сюжетом:
…с лицом первосвященников / Спокойно
жертву принесём!
Под жертвой в стихотворении подразумеваются погибшие,
пленники и собственно польская земля. В таком случае сторона, принимающая
жертву, то есть война, отождествляется с Иисусом Христом. Такая параллель
наделяет войну абсолютной святостью, а также развивает мотив нового мира,
отсылая к Рождеству как акту рождения и событию, ставшему пограничным
для старой и новой эры. Образ смены эпох сопровождается призывом «идти до
края», за которым новый день «когда-то должен заблестеть». Если в
стихотворении «Последняя война» уверенность в наступающем дне
непоколебима (
пусть… преображённым выйдет новый мир; мир да будет нов
),
то в «Чаше испытаний» появляется модальность неопределённости,
неуверенности: новый день заблестеть
должен
, но
когда-то
.
Отсутствие сожаления о гибнущих бойцах наблюдается и в другом
стихотворении, связанном с событиями в Польше, – «Да, Польша есть! Кто
сомневаться может?..» (1915). В нём читаем:
И не скорби, что яростью войны
Поля изрыты, веси сожжены, –
Щедр урожай под солнцем новой жизни!
Любые потери, перенесённые в интересах войны, меркнут перед
наступающей новой жизнью. Солнце новой жизни настолько ослепительно, что
в его лучах уже не так заметны сгоревшие деревни и залитые кровью поля.
Мотив смерти старого мира и рождения нового ещё не раз появится в
творчестве Брюсова первых лет Великой войны. Так, в стихотворении «Когда
смотрю в декабрьский сумрак ночи...» (декабрь 1914) сюжетообразующим
оказывается образ гибнущей в глубине вод Атлантиды:
Всё кажется, под страшный ропот боя,
Что старый мир разрушиться готов.
Не волны ли, неукротимо воя,
Ломают стены древних берегов?
Не жаль сознанью новой Атлантиды!
В последней строфе появляется образ нового мира, встающего из
«безвестных бездн». Здесь не происходит перерождения, хотя бездна, из
которой появляется новый мир, вероятно, гомологична бездне, в которой
