Page 103 - Мировая литература и искусство

[Введите текст]
Содержание Страница 101
МИРОВАЯ ЛИТЕРАТУРА И ИСКУССТВО
— Но позвольте, все это только одна восточная напыщенность,
почтеннейший господин архивариус, — сказал регистратор Геербранд, — а мы
ведь вас просили рассказать нам, как вы это иногда делаете, что-нибудь из
вашей в высшей степени замечательной жизни, какое-нибудь приключение из
ваших странствий, и притом что-нибудь достоверное.
— Ну так что же? — возразил архивариус Линдгорст. — То, что я вам
сейчас рассказал, есть самое достоверное изо всего, что я могу вам предложить,
добрые люди, и в известном смысле оно относится и к моей жизни. Ибо я
происхожу именно из той долины, и огненная лилия, ставшая под конец
царицей, была моя пра-пра-пра-прабабушка, так что я сам, собственно
говоря, — принц.
Все разразились громким смехом.
— Да, смейтесь, — продолжал архивариус Линдгорст, — то, что я
представил вам, пожалуй, в скудных чертах, может казаться вам
бессмысленным и безумным, но тем не менее все это не только не нелепость,
но даже и не аллегория, а чистая истина.
Снова присутствующие разразились громким смехом, но у студента
Ансельма было что-то неладно на душе, и он не мог смотреть в неподвижные
серьезные глаза архивариуса Линдгорста, чтобы не почувствовать какого-то,
для него самого непонятного, содрогания. Особенно в сухом, металлическом
голосе архивариуса было для него что-то таинственное и пронизывающее до
мозга костей, вызывающее трепет»
Для чего Линдгорст рассказывает Ансельму и другим героям историю о
юноше Фосфоре и прекрасной Лилии? Верят ли ему слушатели? Для чего
вводит этот эпизод в повествование автор новеллы? Можно ли считать
легенду развернутой метафорой?
4. <ВИГИЛИЯ ЧЕТВЕРТАЯ>
«Спрошу я тебя самого, благосклонный читатель, не бывали ли в твоей
жизни часы, дни и даже целые недели, когда все твои обыкновенные дела и
занятия возбуждали в тебе мучительное неудовольствие, когда все то, что в
другое время представлялось важным и значительным твоему чувству и мысли,
вдруг начинало казаться пошлым и ничтожным? Ты не знаешь тогда сам, что
делать и куда обратиться; твою грудь волнует темное чувство, что где-то и
когда-то должно быть исполнено какое-то высокое, за круг всякого земного
наслаждения переходящее желание, которое дух, словно робкое, в строгости
воспитанное дитя, не решается высказать, и в этом томлении по чему-то
неведомому, что, как благоухающая греза, всюду носится за тобою в
прозрачных, от пристального взора расплывающихся образах, — в этом
томлении ты становишься нем и глух ко всему, что тебя здесь окружает. С