Page 211 - Мировая литература и искусство

[Введите текст]
Содержание Страница 209
МИРОВАЯ ЛИТЕРАТУРА И ИСКУССТВО
слезы. Можно представить себе, какое впечатление на всех произвело, когда он
с глазами, полными слез, расстегнул на груди рубашку и похлопал там, где
сердце, указывая этим смерти самое лучшее место, однако морские пехотинцы,
боясь оплошать на глазах воскресной толпы, стрелять не стали. Кто-то, должно
быть, помнивший его прежние фокусы, куда-то сходил и принес ему в жестянке
несколько корней коровяка, которых хватило бы на то, чтобы всплыли брюхом
вверх все корвины в Карибском море, и он схватил жестянку с такой
жадностью, словно собирался их съесть, и он на самом деле их съел, дамы и
господа, только, пожалуйста, не приходите в ужас и не спешите молиться за
упокой моей души, ведь умереть для меня все равно что сходить в гости. В этот
раз он повел себя честно, не стал, как актер на сцене, изображать предсмертный
хрип, а только слез кое-как со стола, выбрал на земле, поколебавшись, самое
подходящее место и с него, уже лежа, посмотрел на меня как на родную мать,
вытянул вдоль тела руки и, все еще сдерживая свои мужские слезы, испустил
последний вздох, и столбняк вечности выкрутил его сперва в одну сторону, а
потом в другую. Да, это был единственный раз, когда наука меня подвела. Я
положил его в тот, с завитушками, чемодан, куда я вмещаюсь целиком, заказал
заупокойную службу, эта служба, из-за того, что облачение на священнике
было золотое и в церкви сидели три епископа, обошлась мне в четыре раза по
пятьдесят дублонов, и я приказал возвести для него на холме, овеваемом с моря
самыми приятными ветерками, часовню, а в ней была гробница, достойная
императора, и на чугунной плите заглавными готическими буквами написано,
здесь покоится мертвый фокусник, которого многие называли злым,
посрамитель морской пехоты и жертва науки, и когда я решил, что этими
почестями воздал должное его добродетелям, то начал мстить ему за унижения,
которым он меня подвергал, я воскресил его внутри его бронированной
гробницы и оставил там биться в ужасе. Это произошло задолго до того, как
порт Санта-Мария-дель-Дарьен съели муравьи, но часовня с гробницей, ничуть
от них не пострадавшая, до сих пор стоит на холме в тени драконов, спящих в
ветрах Атлантики, и каждый раз, когда бываю в тех краях, я привожу полную
машину роз, и сердце у меня, когда я вспоминаю о его добродетелях,
разрывается от жалости, но потом я прикладываю ухо к чугунной плите и
слушаю, как он плачет среди обломков развалившегося чемодана, и если вдруг
он умирает снова, я его снова воскрешаю, ибо наказание это прекрасно тем, что
он будет жить в гробнице пока живу я, то есть вечно.