Page 182 - Мировая литература и искусство

Страница 180 Содержание
МИРОВАЯ ЛИТЕРАТУРА И ИСКУССТВО
над гладким снегом белые купола клумб, а дальше сиял высокий парк, где
каждый черный сучок окаймлен был серебром, и елки поджимали зеленые лапы
под пухлым и сверкающим грузом.
Слепцов, в высоких валенках, в полушубке с каракулевым воротником,
тихо зашагал по прямой, единственной расчищенной тропе в эту слепительную
глубь. Он удивлялся, что еще жив, что может чувствовать, как блестит снег, как
ноют от мороза передние зубы. Он заметил даже, что оснеженный куст похож
на застывший фонтан, и что на склоне сугроба – песьи следы, шафранные
пятна, прожегшие наст. Немного дальше торчали столбы мостика, и тут
Слепцов остановился. Горько, гневно столкнул с перил толстый пушистый
слой. Он сразу вспомнил, каким был этот мост летом. По склизким доскам,
усеянным сережками, проходил его сын, ловким взмахом сачка срывал
бабочку, севшую на перила. Вот он увидел отца. Неповторимым смехом играет
лицо под загнутым краем потемневшей от солнца соломенной шляпы, рука
теребит цепочку и кожаный кошелек на широком поясе, весело расставлены
милые, гладкие, коричневые ноги в коротких саржевых штанах, в промокших
сандалиях. Совсем недавно, в Петербурге, – радостно, жадно поговорив в бреду
о школе, о велосипеде, о какой-то индийской бабочке, – он умер, и вчера
Слепцов перевез тяжелый, словно всею жизнью наполненный гроб, в деревню,
в маленький белокаменный склеп близ сельской церкви.
Было тихо, как бывает тихо только в погожий, морозный день. Слепцов,
высоко подняв ногу, свернул с тропы и, оставляя за собой в снегу синие ямы,
пробрался между стволов удивительно светлых деревьев к тому месту, где парк
обрывался к реке. Далеко внизу, на белой глади, у проруби, горели вырезанные
льды, а на том берегу, над снежными крышами изб, поднимались тихо и прямо
розоватые струи дыма. Слепцов снял каракулевый колпак, прислонился к
стволу. Где-то очень далеко кололи дрова, – каждый удар звонко отпрыгивал в
небо, – а над белыми крышами придавленных изб, за легким серебряным
туманом деревьев, слепо сиял церковный крест.
III
После обеда он поехал туда, – в старых санях с высокой прямой спинкой.
На морозе туго хлопала селезенка вороного мерина, белые веера проплывали
над самой шапкой, и спереди серебряной голубизной лоснились колеи.
Приехав, он просидел около часу у могильной ограды, положив тяжелую руку в
шерстяной перчатке на обжигающий сквозь шерсть чугун, и вернулся домой с
чувством легкого разочарования, словно там, на погосте, он был еще дальше от
сына, чем здесь, где под снегом хранились летние неисчислимые следы его
быстрых сандалий.
Вечером, сурово затосковав, он велел отпереть большой дом. Когда
дверь с тяжелым рыданием раскрылась и пахнуло каким-то особенным,